Пытаясь в общих словах определить тему картины «Твой первый час», мы не уйдем из плена штампованных фраз: картина о рабочей династии, об эстафете поколений, о их преемственности. Многое в ней и решается именно так, «в общих чертах» — в этих случаях штампованные образы, диалоги и ситуации завладевают экраном. Но наряду с «готовностью к штампу» в картине, поставленной на студии «Азербайджан фильм», очевидно и авторское «противостояние штампу». Оно прежде всего и внушает интерес.
Фильм делится на три новеллы — «отец», «сын», «внук». Бакинские нефтяники Мехтиевы, фамилия, династия, род... И в отношении авторов фильма — сценариста Рамиза Фаталиева, режиссера Арифа Бабаева — к Мехти, Юсифу и Азеру чувствуется непритворное, ненаигранное удивление перед этим могучим мехтиевским родом, мехтиевским «корнем» — искренняя покоренность им, живое человеческое уважение к нему. Все они были буйными, Мехтиевы. Каждый в своей жизни изрядно нашумел и надерзил. Уж они-то не осторожничали. Уж они-то умели настоять на своем. В их роду рождались только сыновья. Их непохожие жизни вдруг до странности совпадали. И в самом главном. И в мелочах.
Уже в начале картины нам запомнится этот план. Миг ответственного решения, трудный для героя разговор. Недопитый стакан чая, колотый сахар на блюдце. Крепкие мужские руки, брошенные на поверхность стола. Этот простой кадр повторится еще не раз — в других обстоятельствах, в другое время, применительно к другой жизни.
И Мехти и Юсиф Мехтиевы одержимы одной и той же мечтой; вырвать у моря нефть, шагнуть в море буровой вышкой. Драматургически этот конфликт разработан довольно вяло. На пути к осуществлению цели герои встречают некое «противодействие вообще» — никак не персонифицированное или персонифицированное в фигурах весьма трафаретных. Однако недостатки драматургии восполняются пластически. Длинные панорамы по ушедшим в море рядам буровых вышек, крупный портретный план мужского лица, вписанный в полупустой» незагроможденный кадр. Тут, на берегу Каспия, хорошо думалось Мехти Мехтиеву, И его сыну. И сыну его сына. Здесь следует отдать справедливую дань оператору Р. Оджагову. И все же операторская часть — производное фильма к постижению темы прежде всего в лирическом, «личностном» ключе.
Это удается не всегда. Невнятен характер Азера Мехтиева, а то, что прояснено в нем, до предела банально. Так, некоторую избалованность, «небитость жизнью» младшего в роде нельзя передать всего лишь через привычку курить «Уинстон» и носить щегольские пижамы. Так, пепельница, полная изжеванных окурков, — слишком прямолинейное и уж слишком примитивное доказательство напряженности ночных раздумий. Если «собирательный образ» двадцатых годов довольно емко воссоздан в сочетании игровых сцен с хроникой, с кадрами, стилизованными под старую фотографию, если для середины сороковых годов найдена атмосфера послевоенного неустройства и скудости быта, то панорама из окна фешенебельной гостиницы по набережной Москвы-реки — опять-таки почти непростительная банальность, если это претендует быть «образом времени».Так противоречиво соседствуют и с переменным успехом борются в этой картине прямолинейность и поэтичность, стереотипы и строгая простота, авторская уступчивость штампам и взыскательность к себе.
Татьяна Иванова
"Советский экран" № 1, январь 1975 года